Назавтра позвонила Корн. Напомнила, что я звонил, когда трубку брала её мама, а теперь она готова отчитаться, что на следующей неделе они переезжают в Можайский район снимать сцены из первых двух глав романа. Там уже выпал снежок, который в лесу и на полях таял не очень охотно, таким образом, сцена выхода Виктора Фомина из леса на боевые позиции Красной армии уже готова к съёмкам.

Распоряжением Генерального штаба Вооруженных сил СССР для съёмок картины сформирован сводный полк, в который входят рота пехоты, танковая и саперная части, а также взвод артиллерии. Привлечены лучшие пиротехники киностудии Горького. В общем, Ростоцкий к съёмкам относился очень серьёзно, и меня этот факт только радовал. Эх, как хотелось хоть одним глазком поглядеть, как идёт процесс, но я не был уверен, что после недавнего скандала с Коромысло моей просьбе отпустить на недельку будут рады.

Пенза находится восточнее и малость южнее Москвы, и снег у нас в этом году лёг в конце ноября. Глядя как-то в окно на тихо падающие снежинки, под настроение у меня родилась вещица, которую я назвал «Моя любовь»[2]. Нашим зашла, особенно Лене, но я сразу заявил, что песня посвящена моей девушке. И когда мы записали на мой кассетник демоверсию, тут же кассету с надписью «Посвящаю моей И…» отнёс Инге. Вручил вечером на свидании, а через час после того, как мы расстались, Инга перезвонила с криком, что она по возвращении домой тут же прослушала запись и пребывает в полном восторге. Песня проняла её до глубины души, и она, если я не против, сейчас же поставит её родителям. Я, усмехнувшись про себя, заверил, что не против. Любопытно, что на следующий день наше свидание завершилось таким страстным с её стороны сексом, что я реально чувствовал себя загнанной лошадью. Вот что значит посвящённая своей девушке песня!

Тут ещё заказное письмо пришло из Москвы. Почтальонша позвонила в дверь и торжественно вручила маме. Оказалось, в большом конверте лежала посылка от мистера Стоуна — номер «USA Today» за 27 ноября с очерком обо мне любимом. Конечно, набранного за три дня материала хватило бы и на разворот, но газетчики ограничились отданным мне подвалом на 1/3 полосы. В материал вошли три фотографии: я с родителями на кухне чаёвничаю, сижу за пишущей машинкой и основная фотография — на репетиции изображаю поющую звезду с электрогитарой. С английским я не то что на «ты», но в целом понимаю, о чём речь, и в окружении отца и матери мне пришлось заняться переводом.

Стоун преподносил меня прежде всего как вундеркинда от музыки, автора покорившей американские хит-парады песни «Heart-Shaped Box». К чести «акулы пера», особо в своём тесте он ничего не приврал, разве что с юмором описал встречу со вторым секретарём обкома партии, застолье в трактире «Золотой петушок», не забыв упомянуть инцидент с попугаем. К газете прилагалось письмо на русском от Стоуна, в котором тот вкратце обрисовал суть очерка и выразил надежду, что статья мне понравится. Ответное письмо, что ли, написать? Почему бы и нет, тем более что адрес отправителя на конверте указан. Взял конверт и написал, мол, благодарю за публикацию, очень понравилось, в том числе и маме с папой.

Батя, кстати, всё-таки устроился в ВОХР, и в начале декабря, посидев с нами 3-го числа мамин день рождения, отправился в свой первый рейс с товарняком. И вот как раз за время его отсутствия и случилось событие, в результате которого я почувствовал себя немного Володей Шараповым. Лучше бы, конечно, обошлось без этого, но кто же знал, что у возвращавшейся вечером с работы мамы какой-то подонок вырвет сумочку, в которой находились паспорт и восемьдесят с чем-то рублей денег — как специально полученная в этот день зарплата.

Потерю денег мы бы, пожалуй, пережили, но паспорт… Это ж мороки сколько — новый получать. А вот сумочку действительно жалко. Я её в предпоследнюю поездку в Москву купил, удачно попав на «выброс» в ЦУМе и отстояв чуть ли не часовую очередь. А позавчера вот подарил маме на день рождения. Для неё итальянская сумочка ценна не сама по себе — а как подарок от сына. Да ещё и руку ушибла, падая, когда грабитель, вырывая сумочку, её сильно оттолкнул.

Понятно, что первым делом, даже не заходя домой, мама рванула в Ленинский РОВД, находившийся практически по пути её движения к дому. Я же о случившемся с ней узнал только по возвращении с тренировки.

Меня сразу насторожили мамины покрасневшие глаза, я спросил, что случилось, и услышал сбивчивый рассказ о том, как её ограбили, после чего она побежала в РОВД, написала у дежурного заявление, тот передал кому-то по телефону описание преступника, которого мама толком и не запомнила, составил опись похищенного и отправил восвояси, предварительно записав данные пострадавшей, включая адрес и домашний телефон.

К моему приходу мама успела принять успокоительное, правда, вместо валерьянки предпочла налить сто граммов из початой бутылки коньяка, стоявшей в холодильнике чуть ли не с весны и каким-то чудом ещё не опустошённой батей.

— Та-а-ак, — протянул я, наморщив лоб, когда выслушал эту печальную историю.

Что мне в этой ситуации предпринять, я не имел ни малейшего понятия. В общем-то, разве что напроситься лично на приём к Любушкину — не к Уланову же идти — и попросить подойти к вопросу поиска гопника более ответственно. Но это будет выглядеть не очень этично, со стороны можно подумать, будто наша милиция работает из рук вон плохо, и только по блату может проявить рвение.

Нет, это не вариант. Тут-то я и вспомнил про моего поездного попутчика — Лёню Резаного. Тот что-то говорил про Заводской район… Точно, если, мол, какие-то проблемы будет, понадобится помощь — в Заводском районе все знают Лёню Резаного. Может быть, попробовать его поискать? Тут, конечно, не его вотчина, тут центровые рулят, но всё же, не исключено, по своим каналам ему удастся выяснить, кто гоп-стопнул мою маму.

Но сразу кидаться на его поиски я н стал, решив подождать пару дней, может быть, милиции всё же удастся выловить негодяя. Не удалось… На следующий день маму вызвал к себе следователь, который взял её дело, показал фотографии каких-то уголовников, но она, естественно, никого не опознала.

— Может и залётные какие, будем искать дальше, — без особого энтузиазма в голосе сообщил следователь.

Когда мама передала мне разговор со следаком, я понял, что это «висяк», и мне всё же придётся наведаться в Заводской район. Честно сказать, не очень-то хотелось это делать, ведь мог влипнуть в какую-нибудь неприятную историю, но тут уж вроде сам себе дал слово сделать всё возможное по возращению маме хотя бы сумочки. Прежний Максим Варченко никогда бы в жизни не решился на подобную авантюру, а нынешний почти и не раздумывал.

Так что на следующий день после репетиции я направил свои стопы в Заводской район.

Для поисков старого знакомца решил одеться попроще, словно предчувствуя, что придётся побывать в местах, где парни в лётных куртках и джинсах могут привлечь ненужное внимание. Где именно искать концы Лёни Резаного — я не имел ни малейшего понятия, однако, побродив в районе между ЗиФом и часовым заводом, выяснил, где находится самая популярная пивная, и вскоре уже переступал порог прокуренного помещения под игривым названием «Василёк».

Высокие круглые столики на неустойчивых ножках и прилавок у дальней стены, за которым дородная тётка в давно нестиранном халате разливала из краника «Жигулёвское» в толстостенные полулитровые кружки. На улице около нуля градусов, но всё равно, на мой взгляд, употреблять пенное зимой, да ещё и в таких не совсем комфортных условиях — реально моветон.

У каждого столика стояли по трое-четверо мужиков, по виду простые работяги, лет от тридцати и старше, видно, зашли после смены пропустить по кружечке-другой. Из закуси — классическая сушёная вобла. Под потолком — клубы сизого дыма, и мерный гул от множества прокуренных голосов.

И к кому из них ткнуться с вопросом про Лёню Резаного? М-да, дилемма…

Хотя… Приглядевшись, я разглядел за самым дальним столиком троих мужичков лет от тридцати до сорока, они по виду не очень напоминали рабочих. Развязные манеры, у одного во рту блестит золотая фикса, пальцы с наколотыми перстнями… Можно попытать счастья, всё равно ничем не рискую.